В Донецке открыта памятная доска военкору Геннадию Дубовому

В центре Донецка, на бульваре Пушкина, открыли памятную доску в честь известного военкора, ставшего на защиту Донбасса с оружием в руках – Геннадия Дубового «Корреспондента».

Геннадий, прошедший не одну войну на постсоветском пространстве, трагически погиб в прошлом году неподалеку от своего дома, сбитый автомобилем. Дубового обходили стороной снаряды и пули, и по горькой иронии судьбы именно момент соприкосновения с условно мирной жизнью большого города закончился трагедией.

Подпишитесь на новости «ПолитНавигатор» в ТамТам, Яндекс.Дзен, Telegram, Одноклассниках, Вконтакте, каналы YouTube и TikTok.
Для подписки на уведомления в баузере нажмите здесь.

Теперь дом, где жил Геннадий, отмечен гранитным барельефом в виде раскрытой книги, на страницах которой  есть и символ – скрещенные перо и автомат, красноречиво говорящие о его позиции автора и воина.  Дискуссионный вопрос для диванного воинства, волающего в мир, что журналист, дескать, не имеет права брать оружие в руки, Дубовой закрыл для себя раз и навсегда.

Идея увековечить память военкора в такой форме принадлежала Елене Шишкиной, супруге Геннадия Дубового, депутату Народного совета ДНР. Они познакомились уже в разгар боевых действий на Донбассе, и уже тогда двум взрослым, состоявшимся людям стало ясно – именно друг друга они ждали всю жизнь. Цветы, которые «Корреспондент» нес в руках за секунду до гибели, были для супруги.

Идейный и порывистый, до крайности принципиальный, рискованный и колкий в обращении интеллектуал Дубовой, имеющий боевой опыт и свои взгляды на жизнь – и юрист, политик, депутат Елена Шишкина, на первый взгляд были противоположностями.

Но за образом отчаянного бунтаря был другой «Корреспондент», о котором знали только его близкие люди.

О том, каким был Геннадий Дубовой, рассказала в эксклюзивном интервью «ПолитНавигатору» Елена Шишкина.

По своему призванию Гена был писателем. Он – летописец новейшей истории России в Донбассе. Для меня было очень важным, что именно разместить на мемориальной доске. Я не могу сказать, что в его жизни занимало больше места – доблестная рать на поле боя или его борьба с нацизмом, борьба за Россию в информационном пространстве. Поэтому, это и перо, и автомат. Это или камера в руке или гоу-про на каске. У меня замирало сердце, когда с начала СВО я видела его репортажи и потом спрашивала: «Гена, а как так, заходите вы в населенный пункт и ты снимаешь, как входят танки? Ты что, первый заходишь, чтобы снять? И он отвечал: «Да, иначе как же я сниму?!»

Он часто рассказывал, что ему писали мамы, жены погибших ребят, особенно в период ополчения. Они говорили: «Мы ничего не знаем, что наш сын  там делал, а благодаря вашим репортажам мы увидели его подвиг; увидели, где он был; увидели его однополчан – и это единственная видеозапись, на которой наш доблестный воин».

Гена считал своим долгом увековечить память и подвиг наших русских ребят этими видеороликами, рассказами, очерками и книгами. Очень болезненно он переживал ситуацию на фронте. Я помню его удивление, когда началась СВО. Они тогда сражались за Мариуполь, и Гена, когда была возможность, звонил мне, а я рассказывала, что у  нас происходит. Потому что тогда стреляли везде – и  по людям Донецка, особенно, в центре города… И он мне, когда приехал в увольнение, говорит: «Я понял, тыла нет!».

Я, кстати, каждый раз, когда еду в Мариуполь и вижу стелу, то говорю: «Гена, я благодарю тебя, что могу въезжать в этот город, что ты вместе с ребятами его освободил».

Дома Гена был совершенно не таким, каким бы все могли его видеть. Это был безумно добрый, щедрый человек, невероятно любящий муж и отец. Он переживал за меня, за дочь. Очень нежный. Хозяйственный. Я, как у Бога за пазухой, с ним была.

И я думаю, что одним из его призваний было умение дарить любовь. Он очень быстро выбирал людей, которые становились «своими»,  «его» людьми, и  тех, у кого с ним возникали непримиримые противоречия. Если это были «его» люди, его круг, то он за них, конечно, готов был жизнь отдать, переживал, помогал, поддерживал.

Гена был очень веселым. Хохотун такой сумасшедший! Мы смеялись каждый вечер. За все годы ссоры в семье были только по одному поводу: насчет политического курса и военной ситуации. У меня было мнение политика о том, куда должна идти Россия, и как она должна реагировать на вооруженную агрессию, внешние угрозы и санкции, а у Гены было свое мнение. Только по поводу судьбы России у нас дома были жаркие дебаты.

У него была очень тонкая душевная организация и  аналитический склад ума, и, когда он мне говорил о каких-то вещах порой, я задавалась мыслью, откуда же он это взял? Никаких предпосылок не было! И проходил год-два – и случались предсказанные им события. Я себя иногда на фоне его эрудиции чувствовала даже неловко и залезала в Википедию, чтобы понять, о каких событиях идет речь.

Он был невероятно интеллектуальным человеком. Очень любил стихи, читал их наизусть. Гена был знатоком искусства, и часами мог разговаривать с другом о каком-то художественном направлении. В общем, Гена дома – это совершенно другой человек, и внешний мир не знает его, каким он был мужем и отцом!

Он был очень внимательным к людям. После освобождения Красной Поляны, где они квартировались у одной старушечки, они так и оставались на связи до последних дней, он отвозил туда продукты. Гена безумно любил детей, а дети – его. Куда бы мы не приходили к друзьям семейным, на детской площадке, везде дети просто липли к нему.

Гена был очень верующим человеком.  И он никогда не читал нравоучений. Он жил так, что вся его жизнь была служением Богу и Родине и рядом с ним я не могла жить по-другому. Это получалось прям как-то автоматически.

Я  чувствую гордость, удовлетворение за то, что получилось еще одним действием увековечить его память и подвиг. И безумную боль и скорбь от того, что сегодня у нас такой повод для встречи. Мне очень не хватает Гены, я дышала им, я лишилась воздуха… А Донбасс и Россия потеряли одного из верных сыновей своих»…